Сергей Дигол - Практикант[СИ]

Верстку книги Драгомира Казаку поручил мне лично, в присутствии Эдуарда и Лилиана, и хотя мне хотелось думать, что это выглядит как акт негласного воссоединения нашего с шефом и директором института истории тройственного союза, по сути это являлось тем, что в словах Казаку услышали мои коллеги по издательству — констатацией того, что им не справиться с объемной монографией быстрее меня.

Не уверен, что самого Любомира Атанасовича обрадовала перспектива коротать вечера в моей компании, но по–другому не получалось: в издательстве он мог бывать лишь после шести вечера, а верстать в свое отсутствие категорически запретил. Поначалу я и в самом деле не слышал ответы на свои приветствия, но все равно, как автоответчик, ежедневно, кроме суббот и воскресений, произносил «добрый вечер» в восемнадцать ноль–ноль и «спокойной ночи» — когда стрелки часов собирались вот–вот слиться на двенадцати ночи. Зато потом, когда молдавские господари стали настолько привычными гостями, что я впервые усомнился в недостоверности средних веков, мы уже вовсю гоняли с Драгомиром чаи, вернее, кофе, которого Любомир Атанасович принес огромную банку, и я готов был поручиться, что знаю его мнение обо мне. Именно — что я вполне толковый малый, пусть и слегка оригинал.

Еще бы — заверстать его моногафию не хуже «Истории Рима» Моммзена, хотя Драгомира внушительные развороты макета собственной книги вряд ли навели на мысль о том, что я попросту скопировал знаменитую советскую академическую верстку издания 1986 года. Он явно считал, что нашел во мне единомышленника, закрепившего солидность его монографии не менее солидной версткой.

Так я удержался в аспирантуре, где мне полагалось бывать еженедельно — каждый четверг, в течение трех часов, на дурацких совещаниях отдела Балтаги с неторопливыми обсуждениями, добрая половина которых уходила на разглагольствования по поводу последних политических новостей, а другая половина — на сообщения сотрудников об очередных успехах в выполнении годового научного плана — а таковой, как оказалось, имелся у каждого институтского отдела свой.

— Я скажу, чтобы он тебя не дергал, — успокоил меня академик Драгомир — однажды, когда я осмелел настолько, что пожаловался на собственного научного руководителя, посмевшего сделать мне замечание насчет нерегулярной посещаемости посиделок по четвергам.

Теперь, после заступничества Драгомира, я заявлялся в аспирантуру в лучшем случая раз в месяц, и сотрудники отдела региональной истории смотрели на меня так, будто каждый раз видели новое лицо. Некоторые — те, кто видимо, были не в курсе моих особых отношений с директором института, пытались натравить моего же руководителя на меня. Я же нарочно одевал свои лучшие джинсы Wrangler, рубашку Sergio Tacchini, очки Mexx — не настоящие конечно, и в таком виде, когда мне давали слово на совещании, выглядел на заседании отдела региональной истории криминальным авторитетом, проводящих летучку для бродяг, нарезая для них участки города, где им предстояло изображать из себя нищих.

Должно быть, именно из–за внешнего вида меня выделила Диана. А я выделил ее потому, что она была единственной, кто в этом гребаном институте истории выглядел женщиной. И это учитывая то, что биологических женщин в институте было еще как минимум три. Диана была единственной младше сорока, да что там сорока, ей было лет двадцать семь. И она была незамужней, хотя это и не имело для меня никакого значения — я не собирался предлагать ей ни руку, ни сердце, а лишь приятные и предельно интимные отношения.

Она взмахнула своими ресницами — именно взмахнула, ведь мне показалось, что я даже слышу их шелестение, подобное звуку размахиваемого веера. Ее ресницы больше напоминали кисточки, которыми наносят туш, и соприкасаясь, они закрывали огромные, кукольные голубые глаза. Вообще, она своей белой кожей и слегка розоватыми щеками, длинными, ниже лопаток, густыми вьющимися белыми волосами, лукавство которых выдавали лишь чернеющие корни, действительно напоминала куклу. Взрослую, зрелую куклу и оттого еще более желанную.

— Вы так неуместны в этом здании, — сказал я ей.

— Это еще почему? — хлопнула она глазами, явно ожидая услышать приятное: в ее голосе не было ни обиды, ни даже настороженности.

Я не обманул ее ожиданий.

— Что может делать такая прекрасная девушка в этой дыре? — улыбнулся я и увидел, как она едва сдерживает улыбку. Ее чуть розоватые щеки заалели и даже губы, как мне показалось, стали ярче.

Часа через полтора они еще покраснели и заблестели как бок спелого яблока, когда я, отдавая горячий пот со своего совершенно голого тела провонявшейся хлоркой простыне, откинулся в изнеможении на спину.

Прямо на ее пружинистой кровати в общежитии Академии наук.

Она едва не отбила столь явный интерес к себе. Собственными руками, которыми она резала овечью брынзу.

Был день рождения шефа и сказать, что мы широко его отмечали — идти против правды, ведь развернуться в тесном издательском офисе даже вчетвером, когда нас удостаивал своим посещением Казаку, было не так–то просто. Теперь же всем, включая шефа, приходилось втягивать животы: кроме торжественного стола, позаимствованного у соседей через стенку, комнату уплотнили еще новым сотрудником. Бухгалтершой Алиной — первой женщиной в нашем таком сплоченном, в основном благодаря ограниченной площади помещения, коллективе.

Мы трое — Эдик, Лилиан и я — сразу же замолчали, стоило ей появиться на пороге и уж конечно, не из галантности. Из–за ее огромных черных глаз, светившихся весельем, хотя она, кажется, и не собиралась улыбаться. Я еще подумал, что ей бы нацепить красный клоунский нос и получилась бы любимица детей. С такими–то пронзительными глазами.

Правда, мне было не до смеха, а я всегда грустнею, когда влюбляюсь. У меня же был повод грустить вдвойне: представив нам Алину, шеф поспешно, словно чтобы не испугать нас, объявил, что с сегодняшнего дня снимает еще одну комнату — в том же здании музея, только на первом этаже.

— Где, — сказан он, обводя взглядом по очереди нас троих, — мы и будем сидеть с Алиной, чтобы не отвлекать вас от работы.

Неплохо устроился, подумал я тогда, заметив, что Алина, несмотря на начало ноября, была в юбке и в сапогах — совершенно чистых, словно от ее дома до нового места работы вел крытый отапливаемый туннель.

Впрочем, идти пешком — пусть и по комфортабельному туннелю, Алине, конечно, не пришлось, а ее безупречный, несмотря на осеннюю слякоть, вид объяснялся просто: ее привез на своей машине Казаку. Они, конечно, не будут отвлекать нас от работы, развлекаясь вдвоем в новом кабинете шефа. Успокаивало меня то, что шеф все так же не баловал нас регулярными посещениями — а что поделать, преподавание в университете, хотя и было прикрытием, являлось тем самым случаем, когда формальная работа невозможна без личного участия, — и моя ревность к Алине, возникшая сразу, стоило лишь моему взгляду натолкнуться на ее веселые черные глаза, ревность моя могла немного сбавить обороты, чтобы не перегореть сразу после старта.

Я прикинул, что у меня будут шансы, причем нередкие, заглядывать в кабинет шефа. Разумеется, в его, шефа, отсутствие.

А еще я усмехнулся — едва, но так, что Алина это заметила, — подумав, что снова влюбился в девушку старше себя. Совсем как в седьмом классе, когда я запал на десятиклассницу Веру, кареглазую шатенку с родинкой у губы — вылитую актрису Андрейченко в фильме про Мэри Поппинс. Я улыбнулся, понимая, что позволил себе лишнего — тогда в седьмом классе. Еще бы, ведь Вера была подругой своего одноклассника–дзюдоиста, имя которого я позабыл, зато прекрасно помню его приземистую, противотанковую, как мне тогда казалось, фигуру. И его кулачища, из которых он привел в действие лишь один, но мне и этого хватило, чтобы пропустить три дня занятий.

Интересно, хватит ли Казаку духу вызвать меня на кулачный поединок, или он поступит как любой здравомыслящий начальник — пригрозит увольнением по статье, но в качестве компромисса и компенсации за неразглашение служебного треугольника, уволит меня всего лишь по собственному желанию?

Я слишком размечтался о своем с Алиной романе — так, что успел просчитать его последствия для себя, а еще — вызвать недоумение на лице Алины.

— Мальчики, что же вы стоите? — с решительностью хозяйки торжества воскликнула Алина. — Давайте вниз, к машине, за продуктами!

Эдик, Лилиан и я, словно расколдованные, засуетились и даже столкнулись в дверном проеме, пытаясь одновременно выскочить в коридор. Надо признаться, что наше рвение было вознаграждено по достоинству — моих коллег в полной мере, а мое — до того момента, пока Алина не начала нарезать брынзу. Шеф расщедрился холодными и горячими закусами, шестью видами салатов, домашними голубцами и сочно прожаренной бараниной, обжигающей холодом водкой, сухим шардоне и сладеньким кагором. И все из–за прошлогоднего юбилея, вернее из–за дурацкого суеверия — не праздновать сороковой день рождения. Зато с сорок первым Казаку не подкачал, и я еще подумал, будет ли у меня к его годам, ровно через девятнадцать лет, своя фирма, такое же пузо и собственные выходы на оффшоры.